Вероника Мелан - Чейзер [litres]

— Зачем вам это было надо?

Напускная сонливость тут же соскользнула прочь — Лайза ответила предельно жестко.

— Деньги. Я знала, что однажды найду тех, кто будет готов за это платить.

— Мы первые, с кем вы связались?

— Нет. До этого я работала с Малышом Барнсом.

Проводник восхищенно присвистнул и незаметно убрал руку с кобуры.

— Так вот что за спеца он так тщательно прикрывал! А я еще тогда подумал, наверное, баба…

Создатель, как хорошо, что ее научили нужным ответам! Не разговор, а минное поле — поставишь ногу не туда и пиши пропало.

Ну, где же Мак? Где все? Почему их нет до сих пор? А то она тут договорится до чего-нибудь нехорошего.

— …вот ведь пройдоха! Я даже просил его нам тебя продать. Ничего, что на «ты»? — Неряшливый мужик повеселел. — А он все: «Да нет у тебя таких денег!». Теперь точно вижу, что нет — такие женщины бесценны!

Лайзе все меньше нравились обильно потекшие в ее сторону комплименты. Слишком хрупкий под ногами лед — сойти бы.

Мак, ну где же ты?

Его взгляд она чувствовала без перерыва — настойчивый, свербящий. На лице застыла фальшивая улыбка, вторившая неприятным смешкам проводника, чьего имени она до сих пор не знала.

— А вас как зовут?

— А Малыш никогда не говорил обо мне?

Лайза осеклась, ответила осторожно.

— Я просто… чтобы убедиться.

— Да Кей Ларвин я, милочка. Твой новый босс.

Она хотела ответить что-то льстиво-приятное, мол, приятно познакомиться, конечно же, много о вас слышала, но не успела — звуки выстрелов они услышали одновременно.

И тут же закрутилось.

Если раньше казалось, что время задремало, слиплось в единый комок и прекратило ход, то теперь оно понеслось со скоростью наступившего на осиное гнездо жеребца. Крики, стрельба, гомон… Лицо стоящего напротив Кея моментально превратилось в гримасу ненависти, рука потянулась к пистолету.

— Ты привела?! Ты?! — хрипел он, брызгая слюной. — Я знал!!! Сучка! Чувствовал…

Она метнулась в сторону, но куртку и лицо все равно забрызгало его кровью; куда попали, не смотрела — боялась, что зрелище въестся на всю оставшуюся жизнь. Только услышала, как упало за спиной тело, и бросилась к кустам, к ближайшей чаще.

Все смешалось воедино: громкие выкрики, написанная на сонных лицах паника — из домов повыскакивали прямо в трусах, — выпученные в безумии глаза…

Лайза нырнула в густые заросли, оцарапала веткой щеку, подвернула лодыжку. Ойкнула, поскользнулась на сыром мхе, с размаху уселась на пятую точку и поехала на ней, собирая хвою и шишки, вниз, к берегу небольшой речушки. Остановилась, набрав полные ботинки воды и грязи, спешно отползла под навес из корней, свернулась там в комок и накрыла голову руками.

— В меня стреляя-я-яли!

— Не в тебя — в главаря.

— Я попу отбила! Свалилась прямо на нее!

— Залечим.

— И щеку расцарапала!

— Тоже исправим.

— И напугалась!

— Ну, я же пришел?

Да, он действительно пришел. Нашел ее под корнями — грязную, напуганную, дрожащую, — вытащил, как трясущегося в панике щенка, на руках донес до машины. А там не удержался, прижал так крепко, что едва не задушил. Поцеловал уже позже, когда «надержался», долго гладил по волосам, сжимал затылок и все не верил, что «вот оно»…

А теперь вез домой. Домой.

Потому что все закончилось.

Лайза дрожала и канючила без перерыва, но Мак понимал — это стресс. Так иногда реагируют.

— У меня в ботинках столько грязи… видишь? Как теперь отмыть? По колено, видишь?

Голос тоненький, расстроенный, глаза большие.

— Вижу.

— А еще я лодыжку подвернула.

— Сильно?

Пауза.

— Не знаю… И ладошки расцарапала.

— Лично зацелую.

Она на минуту притихла, немного успокоилась. Затем взглянула на него ясными наивными глазами и спросила:

— А ты кольцо не привез?

Вот дьяволенок! Мак взревел:

— Прямо сюда?!

— А чего такого…

Надутые губки и выражение, мол, действительно, а чего такого?

— Женщина… — прорычал он, глядя на дорогу, услышал в ответ: «Знаю-знаю! Ты вынесла мне мозг»!» — и, глядя в хитрющие глаза, расхохотался.

(Robin Spielberg — Flower In The Rain)

Лайза забыла, что можно быть такой счастливой. А может быть, никогда об этом не знала. Она лежала, чувствуя обнимающую ее руку, и млела. Тепло постели, ласковый утренний свет, спокойное дыхание.

Он не коснулся ее этой ночью… Нет, коснулся, но не так: всю ночь прижимал к себе, нежно гладил по волосам, целовал. Просыпался, даже если она чуть откатывалась во сне, снова придвигал к себе, окутывал теплом и лаской, усыплял.

А вчера мыл ее в ванной. Мыл так осторожно, будто она была хрупкой фарфоровой статуэткой: аккуратно тер шею, спину, пальчики на ногах, а после укутал в огромное пушистое полотенце и унес спать.

Как хорошо… Как чудесно снова быть здесь. Дома.

Не сидеть, припарковавшись на пустой дороге в Мираже, глядя на темные окна; не думать, узнает ли тебя сканер, если войти в ворота; не пытаться уснуть в душной от тишины квартире, поддерживая слабый огонек надежды, что завтра будет лучше….

Все, она здесь. Дома.

Может подняться в ту спальню, где висит знакомая картина; может развалиться на диване в гостиной; может прыгать с попкорном вокруг огромного экрана в кинозале.

Дома.

Мак не выспался, устал, она знала это. Но все же не удержалась, повернулась к нему лицом, дождалась, пока откроются сонные глаза, и улыбнулась.

— Привет, чудо! А давай во всех комнатах дизайн переделаем?

Раздался стон; из-под натянутой на голову подушки донеслось:

— Создатель, выключи ей мотор в попе…

— Эй! — Лайза оторвала от лица прижатую подушку, откинула ее в сторону и со смехом навалилась сверху. — Доброе утро! А как насчет поцелуя?

На небритом лице растеклась добродушная улыбка.

— Вот с этого и надо было начинать… Если поцелуй будет хорошим, тогда делай, что угодно.

— Ура-а-а-а!

— Вот же какая…

Мак комично зарычал, перевернул Лайзу на спину и принялся щекотать; комната наполнилась счастливым заливистым смехом.

— Яичницу будешь?

— Буду!

— И бекон?

— Да!

— Тосты?

— Два!

Со сковороды на тарелку соскользнула аккуратная, с дольками томатов, глазунья. Сверху легли два съежившихся гармошкой ломтика мяса. Все это присыпалось укропом и петрушкой.

— Вкуснота какая! — В ожидании завтрака Лайза крутила в руках пустое блюдце, разрисованное яркими пестрыми цветочками; неизвестный художник с душой прорисовал каждый листочек, усик и нераскрывшийся бутон. К блюдцу прилагались шесть тарелок и стаканов со схожим дизайном. — Ты правда сам это купил? Ходил между рядами, разглядывал, выбирал?